Войти

Полюби меня, мама

  • Автор 
  • Опубликовано в Жизнь
Полюби меня, мама Полюби меня, мама

То, что его предали, Генка понял сразу же, как только появился на свет Божий, в первые же секунды, когда громко закричал, радостно сообщая маме о своём прибытии, смешно растопырив маленькие ручки и ножки, ощущая себя уверенно и спокойно в добрых, крепких и ласковых руках пожилой акушерки Клавдии Матвеевны, поднявшей его высоко, так, чтобы мама могла рассмотреть, какой он красивый и хороший. Но мама почему-то отвернулась от него и не обрадовалась вовсе, как будто и не ждала его.

Клавдия Матвеевна бросилась на помощь Генке и строго выговаривала маме: «Поверни голову-то! Посмотри, какой богатырь и красавец родился! А кричит-то как звонко. Заслушаешься да залюбуешься».
Мама же продолжала отворачиваться, а потом и совсем огорошила Генку, зло и с ненавистью бросив в его сторону: «Да уберите же вы его отсюда! Еще одного выродка на мою голову ч... послал! Даже видеть его не хочу!»

Услышав от мамы, кто он есть на самом деле и кто его послал, Генка очень испугался и перестал кричать. От несправедливости такой сердечко Генкино, маленькое и доброе, запнулось, а потом и остановилось совсем.

Он не слышал уже, как доктор Геннадий Борисович отдавал команды врачам и медсёстрам в реанимации, как грубо и громко, не в силах сдержать себя, Клавдия Матвеевна сказала санитарам:

– Везите эту дрянь в палату. Она убила своего мужа, а сейчас убила и сына.

Вскоре сердечко Генкино заработало, но маму это не обрадовало. А раз не обрадовало маму, то не обрадовало и Генку.

Клавдия Матвеевна, склонившись к нему, обмотанному проводками и прозрачными тонкими трубочками, ласково улыбнулась и сказала:

– Ну, вот и ещё раз здравствуй, Геннадий Александрович, радость наша светлая. Ты не против, если мы тебя так звать будем? В честь спасителя твоего назовём. Слава Богу, Геннадий Борисович оказался на месте, а то неизвестно, как бы всё обернулось. Регистрировать тебя завтра будем. Матери твоей всё равно, как запишем, а я буду думать и верить, что вырастешь ты добрым и хорошим, раз в честь хорошего человека имя получил. Кто знает, может, и сам потом людей спасать будешь.

Генка ничего не имел против имени, а вот упоминание о том, что маме безразлично, как его будут звать, снова больно резануло сердечко, и на добрую и ласковую улыбку Клавдии Матвеевны Генка не ответил. Он просто смотрел на неё всё понимающим серьёзным взглядом.

Он и потом, подрастая, не улыбался и плакал очень редко, скорее, хныкал, совсем не требовательно, как будто стеснялся нарушить чей-то покой.

Кушал Генка мало и неохотно. Всех детей, которые находились рядом с ним, в определённые часы забирали нянечки и уносили в палаты к мамам, а потом возвращали обратно, сытых и умиротворённых.
Генку никуда не забирали, а кормили прямо в грудничковой палате из бутылочки, молоком, которым делились с ним чужие мамы. Молоко было сладкое и вкусное, но Генка очень хотел, чтобы однажды в бутылочке той оказалось другое молоко – не чужой, а своей мамы.

Но всё оставалось по-прежнему, и Генка уже совсем смирился с тем, что никогда не увидит свою маму, как случилось неожиданное. Клавдия Матвеевна сама переодела Генку в новые ползунки, надела на него тёплую кофточку, вязаную шапочку, завернула в шерстяное одеяло и вынесла на улицу.

Во дворе, недалеко от крыльца родильного дома, стоял старый, забрызганный грязью фургон с решётками. Клавдия Матвеевна перекрестила Генку и передала его в руки строгому военному, быстро повернулась, чтобы скрыть набежавшие слёзы и, немного сутулясь, тяжёлой походкой направилась обратно.

По ступенькам навстречу ей в сопровождении двух милиционеров спускалась с крыльца та, которая родила Генку и за месяц, проведённый в отделении, ни разу не удосужилась посмотреть на сына.
Клавдия Матвеевна остановилась, с искренним сожалением посмотрела на неё и тихонько попросила: «Зоя, одумайся, ради Бога. Прими ребёнка. Плохо ему без матери».

Ответом было молчание. В ординаторской, провожая взглядом через оконное стекло удаляющийся фургон, Клавдия Матвеевна, продолжая думать о Генке, вспоминала о том, как долго она убеждала Зою принять сына, а когда окончательно поняла, что не сможет её убедить, предложила написать отказ от ребёнка. На что Зоя с издёвкой и с какой-то мстительностью в голосе сказала: «Что, благородная да жалостливая очень? Четверо их у меня сейчас в детдоме живут. Все от разных отцов, и ни один из них, отцов этих, не бросился забирать их к себе. И за этим никто не бросится. Отца нет, а родственничкам его, таким же, как и ты, жалостливым, я его ни за что не отдам. Пусть в детдоме лучше поживёт, а как освобожусь – заберу».


Новая жизнь
Тот счастливый миг Генка запомнил навсегда. Он вместе со всеми детьми дружно складывал слоги, готовился в первый класс. Заведующая детским домом, Наталия Ивановна, вошла тихо и неожиданно. Она нашла глазами Генку и негромко сказала: «Гена, за тобой приехала твоя мама».

Генка растерялся, побледнел, часто заморгал глазами и разревелся. Наталия Ивановна взяла его за руку, погладила по голове и стала успокаивать. Она что-то тихонько говорила ему, а Генка, глотая слёзы, нервно повторял: «Мама… За мной приехала моя мама…»

В кабинете заведующей он увидел женщину и двух высоких мальчиков. Генке хотелось броситься к маме, крепко прижаться и целовать,.. целовать,.. целовать долго,.. за все пропущенные годы, но он не решался этого сделать, так как лицо мамино, кроме удивления, ничего не выражало.

Растерянный и обиженный ребёнок снова заплакал, а потом развернулся и выбежал в коридор. Мать не рванулась за сыном, а лишь брезгливо процедила: «Вылитый отец. Теперь каждый день придётся его видеть».


Генке было тринадцать лет, когда он решил разыскать родственников отца. Год назад старший брат, разбирая старые вещи, нашёл профсоюзный билет с фотографией Генкиного папы и отдал его брату. Теперь мальчик знал, что где-то у него есть родственники, а билет с папиной фотографией он бережно положил в коробку, где хранил иконку... Когда дома никого не было, Генка доставал эти бесценные для него предметы и долго-долго рассматривал их...

По фотографии в проф-союзном билете и доставил по назначению задержанного на вокзале Генку капитан милиции, родившийся в соседней деревне и знавший семью Генкиного отца. Прямо на террасу, где бабушка Генкина чистила картошку.

Увидев мальчишку, бабушка ахнула и выронила нож:

– Сынок… Шуронька… Да разве такое возможно?

Капитан, насладившись произведённым эффектом, довольно сказал:

– Внук это ваш, бабуля. Генкой звать. На отца и правда похож очень. Забирайте да матери сообщите, что у вас он, а то искать и волноваться будет.

– Не будет, – хмуро ответил Генка и шагнул к разволновавшейся бабушке.

Та прижала его к себе, ласково гладила по спине и приговаривала:

– Приехал, и Слава Богу. Скоро Серёжа с работы придёт. Это дядя твой, брат папин. В бане тебя вымоет да подстрижёт. Голова-то вон какая заросшая да нечёсаная. Волосы, как проволока, жёсткие. Такие и у отца твоего были.

– Бабушка, ты мне про папу расскажешь? Каким он был? У меня только маленькая фотография его есть,– и Генка достал из кармана своё сокровище – профсоюзный билет с папиной фотографией.

– Расскажу, Генушка, и альбом покажу. Там фотографий папиных много. Выберешь себе, какую захочешь. А пока мой быстро руки да за стол садись. Голодный, небось?

Бабушка накрыла на стол и смотрела на внука добрым любящим взглядом, а Генка уплетал жареную картошку и впервые за последние шесть лет чувствовал себя дома.

Две недели Генка наслаждался этим счастьем. Он вставал рано, вместе с бабушкой. Помогал ей по хозяйству, носил воду, поливал грядки, топил баню. А ещё ездил с дядей Серёжей на тракторе на работу.

Он познакомился и подружился со всеми родственниками. Их было много, и все они относились к нему, как к своему родному, с любовью и вниманием. Генке казалось, что живёт он с ними всю жизнь. Но через две недели за Генкой приехали старшие братья. Дома была лишь одна бабушка. Она не могла помешать им увезти Генку, который на прощание крепко обнял её и прошептал: «Я вернусь, бабушка. Ты меня жди».

Вернулся Генка через тринадцать лет. Он долго сидел на лавочке у бабушкиной могилы и не спеша рассказывал ей, как прожил эти годы, трудные, сложные и горькие, в которых уместилось всё; и обиды от матери, и колония для малолетних преступников, а потом и взрослая зона, гибель старших братьев и смерть матери. Он не сожалел об этих потерях, всем им он был всегда в тягость, все они не любили его, но, уходя с кладбища, Генка улыбнулся и сказал:

– Я помню, бабушка, твою науку и зла на них не держу. Я простил их. Я ведь понимаю, что и у них жизнь не была сладкой. Ты не беспокойся, в тюрьму я больше не попаду. Я тебе обещаю. И приходить к тебе часто буду. Ты меня жди, бабушка. Сейчас к тёте Нине поеду. Примет ли?

Тётя Нина приняла, накормила, приютила и брата двоюродного упросила помочь работу найти. Через два дня Генка бодро таскал ящики с минеральной водой, грузил их на машины, а после работы возвращался в свою комнату в общежитии, в выходные навещал многочисленную родню и был безумно счастлив тем, что его ждут, радуются его приходу и встречают как родного и близкого человека.

Даже длинные нотации тёти Нины Генка слушал завороженно, как слушают классическую музыку истинные её знатоки и ценители. Он понуро опускал голову, когда она стыдила его за случавшиеся прогулы на работе, за пристрастие к выпивке, и искренне каялся и обещал, что будет слушаться её и никогда к спиртному больше не притронется.

Тёте Нине раскаяния и обещания Генкины были приятны, но доверия полного не вызывали, и она продолжала:

– Уволят вот с работы да комнату отберут. Что делать будешь? Бродяжничать пойдёшь? Свалился на мою старую голову. Окрестить тебя надо. После крещения люди исправляются. Может, и ты пить перестанешь да женишься.

На что Генка немедленно отзывался:

– Конечно, надо меня окрестить. Сам давно об этом думаю, да отца Валентина боюсь. Я ему помогал дрова разгружать и соврал, что я крещёный. А теперь что скажу?

– Вот и скажешь, что соврал. Был бы поменьше, задала бы тебе трёпку хорошую, – совсем сердилась тётя Нина, а Генка слушал её, и во взгляде его, озорном и смешливом, читалось: «Как же я люблю тебя, моя добрая, милая и ворчливая тётушка Нина».

Накануне таинства крещения, Генка долго беседовал с батюшкой, рассказал ему всю свою жизнь без прикрас и без утайки, и так ему стало легко и хорошо, что вышел он из Храма с чувством таким, как будто ношу тяжёлую с себя сбросил.

Отец Валентин же, наоборот, отпустив парня, обессиленный присел на лавку, поставленную в Храме для тех, кому сложно отстоять всю службу, и ощутил такую тяжесть и боль в сердце, что стало трудно дышать. Он вытер пот со лба и сказал подбежавшей к нему со стаканом святой воды матушке:

– Ну, мать, и хватил же горя парень этот. На десятерых хватит. Столько пережил, что и сказать страшно, но любовь в душе сохранил, а значит, и саму душу сберёг. Слава Богу!

Крестили Генку в кампании с двумя младенцами, и, глядя на них и вслушиваясь в слова молитвы, он и себя ощущал таким же младенцем, только что родившимся вновь: чистым, светлым и обласканным несказанной любовью самого Господа Бога.

Л.Д. Гаркотин

Последнее изменениеПятница, 16 Январь 2015 04:47
ВН

"Вельская неделя" - современная районная газета. Город Вельск, Вельский район.

Сайт: вельскаянеделя.рф
Другие материалы в этой категории: « Встреча с депутатом «Мой снеговик» »

ДОСТАВКА ВОДЫ | 2-56-51, 2-53-63